Пока я лазил по горам негостеприимного Кавказа, редактор активно пропивал газету. Вернувшись в родной город на юге Украины, я успел стать свидетелем последних аккордов похоронного марша над обломками некогда очень неплохого издания. Спасать что-либо было уже поздно. С осознанием этого пришло и осознание того, что я в очередной раз оказался без работы.
Мне пришлось пройти пару километров через мокрый лес. Потом я колол дрова. Топил печку. Откупоривал коньяк. Когда снова начался дождь, я сидел в кресле-качалке. Держал в руках пузатый бокал. Когда понял, что засыпаю, поставил его на маленький ореховый столик рядом с бутылкой коньяка.
Густой шепот дождя по оцинкованной крыше и легкое потрескивание поленьев в печке постепенно утихали, и я провалился в сон.

Сны… снова сны. Господи, как я устал от них. Как я устал с ними бороться. Они не тревожили меня почти полгода. Целых шесть месяцев. И вот они вновь вернулись…

Маленький, грязный городок. Улицы пусты до звона. Тишина по своей густоте похожа на сгущенное молоко. Белесый, с розоватым оттенком, туман усиливает эту схожесть стократно. Даже обычный здесь, в утренние часы, ветер куда-то исчез. И туман мертво висит на улицах, словно мокрая простыня.
Мы крадемся по центральной улице к выходу из этого мертвого городка. Нет, мы не крадемся. Мы просто бредем. Усталость и обреченность давят нас к асфальту, режут наши плечи ремнями автоматов. Но остатки того, что литераторы возвышенно называют тягой к жизни, заставляет нас двигаться все дальше и дальше. И мы бредем, путаясь в пелене тумана…
Нас всего трое.… Уже трое.… Пока трое.… А ведь изначально наша задача была предельно проста. Всего-то нужно было забрать из этого городишки семью прапорщика Ильницкого. Его самого, его жену-армянку и троих его детей. Что может быть проще?
Мы выехали в три часа ночи. И к пяти утра уже плутали по этим улицам, распугивая предрассветную тишину ревом «уазовского» двигателя. Где-то с полчаса, поколесив по кривым улочкам, нашли нужный нам адрес. Три новеньких пятиэтажки стояли в ряд. А улица буквально упиралась в нужный нам подъезд.
Остановились. Огляделись. Водитель остался в машине, а мы втроем поднялись на четвертый этаж. Я позвонил. Потом еще и еще. За дверью было тихо. Тогда я просто толкнул ее, и она… просто открылась. В прихожей горел свет. Мы вошли. Тот, кто заходил последним прикрыл за собой дверь, и сдавленно вскрикнул. Я резко оглянулся…
Старший прапорщик Ильницкий безучастно уставился на нас выколотыми глазами. Огромные шиферные гвозди, вбитые в ладони, крепко-накрепко держали его в позе Христа, на внутренней стороне двери его собственной квартиры.
…Здесь даже во сне память включает блокировку. Хоть за это я ей благодарен…
…На улице уже рассвело, но белесый туман все еще скрадывал четкость линий. Все выглядело словно погруженным в молоко. И мы шагнули в это молоко из подъезда…
Наш водитель был мертв. Из перерезанного горла, тихонько булькая и всхлипывая, текла кровь. Все колеса «уазика» были проколоты…
…Сергей, придя в себя, ударил длинной очередью вдоль улицы. Я не нашел ничего умнее, чем крикнуть:
- Отставить!
Арсен тихо выругался и почти прошептал:
- Патроны берегите… Нам далеко идти…
…И вот мы бредем по центральной улице мертвого городка. Именно мертвого. За все время даже бродячая шавка не попала нам на глаза. А раньше, до ВСЕГО, их здесь было великое множество...